В древнем граде, где века складывались словно листы пергамента, был один старец, вельможный и словесный, изрядно известный своими мудростями. Сей старец познал, что молодец, имея единомыслие его в политических вопросах, является мужеложцем. Предполагая, что молодец кроток и стыдится своего склонения, старец уразумел, что тот не только не стыдится, но и гордится, будучи двоесклонным, слегая то с барышнями, то с другими молодцами, ко всему и имея возлюбленного мужа. Старец, вместо милосердия и разумения, предался браням и злословиям, угрожая смертью. Но в его словах усматривалась тайная зависть и недосказанная тоска, как бы он сам утаивал в себе подобные страсти и желания, неведомые ему самому.
В древнем граде, где века складывались словно листы пергамента, был один старец, вельможный и словесный, изрядно известный своими мудростями. Сей старец познал, что молодец, имея единомыслие его в политических вопросах, является мужеложцем. Предполагая, что молодец кроток и стыдится своего склонения, старец уразумел, что тот не только не стыдится, но и гордится, будучи двоесклонным, слегая то с барышнями, то с другими молодцами, ко всему и имея возлюбленного мужа. Старец, вместо милосердия и разумения, предался браням и злословиям, угрожая смертью. Но в его словах усматривалась тайная зависть и недосказанная тоска, как бы он сам утаивал в себе подобные страсти и желания, неведомые ему самому.